N

Мой пост на Фейсбуке вызвал живой отклик, хотя я, признаться, писал его про Мединского, а не про ромовые бабы. Однако отклик был именно про ромовые бабы.

Напомню фактуру. Писатель Даниил Гранин рассказал со ссылкой на военного историка Юрия Лебедева, что в немецкой книге была опубликована фотография с подписью: "Товарищ Абакумов проверяет качество выпечки «Венских пирожных». 12.12.1941 г. Фото: А.Михайлов, ТАСС"

Интересный момент: чиновников в Смольном действительно неплохо кормили, но периодически первый секретарь горкома Кузнецов их этим попрекал, понуждая лучше работать, угрожая увольнением. Согласимся – эффективное сочетание кнута и пряника.

Но в то же время очень жестко преследовались любые попытки причастных к властным привилегиям партработников приворовывать и приторговывать краденым. За это карали беспощадно. Продовольственное снабжение работников Смольного осуществлялось сверхнормативно, однако и у них после приема пищи отрезались карточки на хлеб и мясо. А вот крупы и макаронные изделия партия щедро им дарила – соответствующие карточки не трогали. Вот в этот подлинный мир спецснабжения в блокаду было бы очень важно заглянуть.

Однако вместо этого в «обличительной» публицистике, посвященной номенклатуре в блокадном городе, тиражируются три мифа, то один, то другой выскакивающие из-под наперстков.

Анонимные пирожные

Первое – утверждение историка Юлии Кантор (Кантор Ю. «На всю оставшуюся жизнь нам хватит горечи и славы...» 60 лет назад была снята блокада Ленинграда // Известия. 2004. 26 января), которая со ссылкой на анонимного инженера-гидролога, так ею за десять лет в печати и не названного, передает историю о лежавших у Жданова в вазе пирожных буше.

При бесчисленных пересказах моя ровесница историк Юлия Кантор превращается в «участника блокады Кантора», пирожные буше – в «венские пирожные с заварным кремом» (венское пирожное – это песочное пирожное), произведенные подпольным цехом, снабжавшим номенклатуру, а диабетик Жданов объедается этими пирожными так, что, несмотря на два перенесенных во время блокады инфаркта, бегает вокруг Смольного, чтобы сбросить вес.

За исключением этого анонимного утверждения госпожи Кантор, во всей известной мне литературе нет ни одного хотя бы минимально источниковедчески подтвержденного свидетельства пищевых роскошеств Жданова в период блокады. Напротив, существует достаточно много свидетельств аскетизма Жданова в еде.

Их приводит в своей биографии Жданова в серии ЖЗЛ А. Волынец, цитируя писавшего свою книгу в годы холодной войны корреспондента «Нью-Йорк Таймс» Солсбери: «Питались они несколько лучше остального населения. Жданов и его сподвижники, так же как и фронтовые командиры, получали военный паек: 400, не более, граммов хлеба, миску мясного или рыбного супа и по возможности немного каши.

К чаю давали один-два куска сахара... Никто из высших военных или партийных руководителей не стал жертвой дистрофии. Но их физические силы были истощены. Нервы расшатаны, большинство из них страдали хроническими заболеваниями сердца или сосудистой системы».
http://www.vz.ru/columns/2014/2/12/672272.html
 ВЗГЛЯД / Егор Холмогоров: Фальшивые карточки

Типичный пример такого преувеличения – «дневники Рибковского».

Секретарь райкома из Выборга Н. А. Рибковский после занятия финнами города оказался в Ленинграде на иждивенческом пайке и едва не умер. Но 5 декабря 1941 года его берут на работу в Смольный, где он немного откармливается обычным смольненским пайком, а в марте попадает в стационар усиленного питания для работников горкома.

И тут-то он и оставляет в дневнике запись, которая стала самым цитируемым свидетельством о роскошестве партократии в блокадном Ленинграде: «Питание здесь, словно в мирное время в хорошем доме отдыха: разнообразное, высококачественное, вкусное. Каждый день мясное – баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное – лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, 300 граммов белого и столько же черного хлеба на день, 30 граммов сливочного масла и ко всему этому по 50 граммов виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину» (Н. Козлова «Советские люди. Сцены из истории». М.: Европа, 2005, с. 268).

Этот отрывок, на который без подробностей указывает и Гранин (писателю хватило чутья, чтобы заподозрить ненадежность этих сведений), относится к числу постоянно цитируемых в интернете как главное подтверждение жирования партократии. Хотя еще публикатор выдержек Н. Н. Козлова не удержалась от восклицания: «Не придуривается ли он?» – но поспешила убедить себя, что нет. Наверное, очень хотела себя убедить.

Перед нами бред оголодавшего человека, добравшегося до немного улучшенного питания. Очевидно, что в стационар для доходяг Рибковский попал не от хорошей жизни. Больше ни разу подобным образом «подкормиться» за блокаду ему не удается, его питание скудно.

В стационаре Рибковский читает книгу Евгения Федорова «Демидовы». Книгу писатель – участник обороны Ленинграда якобы порекомендовал Рибковскому во время случайной встречи в Смольном. Тема еды поднимается в «Демидовых» постоянно, и там содержатся в том или ином виде почти все элементы гастрономических фантазий автора дневника, за исключением разве что корюшки, каковая в ленинградском партийном стационаре в марте, скорее всего, быть могла.

«На площадях порасставлены возы, на них живность – куры, индейки, в бадьях свежая и соленая рыба, мешки с зерном и с крупой, свиные и бараньи туши... Хозяин и гость после хлопотливого дня ели с аппетитом курники, свинину, лапшу, пироги. Дьяк запивал еду крепким вином, но не хмелел».

Рибковский, партаппаратчик с культурными запросами, постоянно ходящий в театр, пытается вообразить и описать свою еду, как настоящий пир. На мою жизнь, конечно, голода не пришлось, но в середине 1980-х были трудные моменты и у семьи, и у страны. И я помню, как с книгой в руках я воображал себе окороком обыкновенный кусок хлеба с солью, а стакан киселя становился глинтвейном.

Представим себе, насколько более сильным было такое смещение сознания у Рибковского, проведшего октябрь и ноябрь в реальном голоде, да и вряд ли сразу оклемавшегося после этого.

Отсюда в его тексте странные два ряда – абстрактный и конкретный: «баранина, гусь, индюшка, балык, пирожки» и тут же «300 граммов белого и столько же черного хлеба, 30 граммов сливочного масла». Вряд ли человек, имеющий возможность объедаться балыком, будет скрупулезно подсчитывать сливочное масло в граммах.

Этот тщательный подсчет – типичная и реалистичная деталь блокадных дневников, а вот ветчина и балык – это плод фантазий. Отсюда такая странная для человека ХХ века словесная конструкция как «50 граммов виноградного вина». Она выдает литературную игру Рибковского с головой. В первой же главе «Демидовых» читаем: «На столе – немудрая еда: щи с бараниной, пирог с говядиной. Кузнец подошел к горке, вытащил даренный царем серебряный ковш и налил виноградного вина».

«Жировавший» Рибковский, кстати, если верить Н. Н. Козловой, умер в 1944 году.
http://www.vz.ru/columns/2014/2/12/672272.html
 ВЗГЛЯД / Егор Холмогоров: Фальшивые карточки

- Славно... - произнес барон Трэгг, возвращая флягу. - Сколько у тебя людей?
- Четыре десятка, - ответил Гепард. - Флягу оставь... Оставь себе.
- Сорок... Сорок Бойцовых Котов...
- Котят, - сказал Гепард. - К сожалению... Но мы сделаем все, что сумеем.
Арк. Стругацкий, Бор. Стругацкий

Прекрасный сюжет, не нуждающийся в комментариях.
Но кое-что добавить необходимо.

( Collapse )